Место, где я родился и вырос все, уважающие себя, обходили большим кругом. Здесь и днем не на что посмотреть, а уж по ночам было особенно жутко.
Мои ровесники стремились вырасти быстрее, чтобы быть допущенными во взрослый круг, и доказывая всем свою состоятельность бились в кровь и клочья по любому пустяку.
Природа ничем не обделила меня, разве что, нижний правый клык у меня тупее прочих, но кому какое до этого дело?
В остальном, однажды распоров бок известному задире и отбив охоту драться со мной, я тоже доказал свои права на место под солнцем и луной. Не для власти — ради того, чтобы меня оставили в покое.
Честный кусок пищи, теплое место ночлега — много ли нам надо?
Общество не навязывает свои правила тем, кто однажды оскалился.
Оно ждет, пока Ты не попадешься на крючок его устоев, потом незаметно цепляет тебя еще на один, потом — еще, но делает это так мягко и почти безболезненно, что Ты и сам удивляешься, когда оказывается, что и шагу нельзя ступить в сторону от правил, которые и придумал-то не Ты. Крючки, врезаясь в плоть рвут её, мешая двигаться. И Ты — полноправный гражданин — скован по рукам и ногам, укрощен, организован, воспитан и обучен сажать на крючки Общества себе подобных.
Вопрос только в том, когда в тебя воткнётся первый.
Да, чуть было не забыл представиться… Волк. Вы тоже? Нет?
Очень забавно. Очень.
У Вас никогда не было ощущения, что вот именно сейчас должно случиться что-то важное и тело готово Это принять, отзываясь мелкой дрожью на самые ничтожные колебания ткани Мира… Как это говорим мы — “шкурой чувствую”.
Ах, да — у Вас другое место за это в ответе.
Так вот, шкурой я почувствовал, что будет больно, но поскольку бежал под горку, затормозить уже не смог. И со всего маху налетел на первый крючок…
Голубоглазых волков не бывает.
По крайней мере, я так думал. Пока не встретил Её.
Не сильнее других, небольшого роста, она напоминала волчонка, причем не столько внешним видом, сколько неуклюжестью движений.
Её клыки, казалось, никогда не рвали живое тело добычи, зато в глазах не было того тёмного огня, который в нас так ненавидят люди. И они были лазурно-голубые. Она любила валяться в утренней росе, играя, кусать травинки и зарывать морду в песок на берегу реки.
Её беспечность едва не стоила ей задней лапы, которая угодила в капкан, как раз накануне нашего с ней знакомства. Кожу до пятки сорвало начисто и немного надрезало сухожилие. Поэтому она и отстала от стаи на охоте. Прихрамывая, она остановилась на опушке леса и робко потянула воздух, пытаясь определить направление погони. А потом, вдруг, посмотрела прямо на меня.
А я копал кислый корень в пойме ручья, пытаясь унять жар в желудке после ужина из лягушки и ужа, произошедшего накануне.
Должно быть моя грязная физиономия внушила ей доверие, потому, что она подошла ко мне поближе, легла на влажную траву и вытянула вперед раненую лапу. Я понял это, как просьбу о помощи, поэтому бросил корни, облизал грязь на своей морде и подошел к ней. Рана была узкой и по краям немного загноилась, поэтому пришлось набрать полную пасть округлых волокнистых листьев, растущих возле тропы, разжевать их, пока не стал выделяться сок, а затем легонько прикусить нарыв на её лапе, не забыв рыкнуть на увечную, чтобы не дергалась. Напрасно рычал, дернулась все-равно, хотя сок уже попал на рану. А потом я потянул её за ухо к себе в логово.
Она поскуливала, но не отбивалась, видно потеряла много сил и крови, бегая за стаей с покалеченной ногой.
В норе она забилась в дальний угол и только молча скалилась, когда я пытался приблизиться к ней. С тех пор у меня появилось существо, о котором я должен был заботиться. Пищи требовалось больше, места — тоже.
Странно, но тогда мне казалось, что так и должно быть.
Поначалу она ела только тогда, когда я уходил, позже — привыкла есть при мне. Рана постепенно затянулась и однажды она вышла наружу. Неуклюжесть сменилась осторожной поступью, а вскоре прошла совсем. Теперь эта волчица могла стать полноправным участником стаи. Какое ей дело до отшельника, пускай и приютившего её, когда ей требовался покой и пища?
Не могу описать с какой тяжестью я проводил её. Понимая, что она может не вернуться, и уже сделано всё, что было нужно для её блага.
Первый крючок сел прочно, с хрустом вонзившись между рёбер а я… как же я радовался тому, что она вернулась!!! Думал, лопну от счастья.
Дальше была семья. Настоящая волчья семья. Мы охотились, загоняя друг на друга всякую пушистую мелочь, купались в росе, слизывая капли с усов, раскапывали нору для того, чтобы будущие малыши могли спокойно расти, не мешая друг другу.
Она родила мне пятерых волчат. И пять больших обязанностей невидимыми зубами не больно, но крепко прихватили моё горло.
Лето только становилось нестерпимо жарким, в нашем логове терпковато пахло её молоком, а эти смешные слепыши ползали по её брюху и жадно толкали её в живот, найдя сосок. На меня она стала смотреть немного опасливо, и я стал чаще отмечать молочную белизну её клыков. Странное было время, счастливое и странное.
Вскоре мы вывели потомство на свет. Вывели — это сильно сказано; они скулили и упирались, когда мы подталкивали их к выходу, в результате Она сама вытащила каждого за загривок зубами. Зато потом мы вдвоём, так же, за шкирку, ловили их возле норы и загоняли обратно.
Жизнь нравилась мне все больше, пока…
Утром, выйдя на охоту я наткнулся на земле на что-то, пахнущее опасностью, хоть и засыпанное ветками. Прямо на моей тропе.
Пришлось обойти. А вечером в этой штуке скакала лиса, уже почти без передней лапы.
Я стал чаще оглядываться по сторонам. И вовремя — ловушек стало больше да и размеры их выросли.
Пришлось рыть еще одну нору на дальнем склоне в корнях дерева.
Работа шла медленно, приходилось часто бегать на охоту, но я справился и сам перетащил трех из пяти малышей. Она очень боялась идти следом, наверное помня старую травму, но сходила за мной след в след дважды. Вечером я снова, впервые за время прошедшее с момента рождения волчат, увидел её взгляд в котором читалось доверие.
В тот день я подумал, что скоро стану вожаком небольшой стаи. Мои волчата окрепли и уже пытались сами охотиться, выслеживать добычу… Мы приносили им подранков, чтобы тренировать их челюсти.
Вечером не вернулся один из малышей. Сначала мы не придали этому значения, потом Она стала беспокойно принюхиваться и я вышел на поиск.
Утром я вернулся ни с чем. Его след потерялся возле ручья, поэтому дальше я просто ходил кругами и втягивал запахи, источаемые остывающей землей. Безрезультатно. Горло пекло нестерпимо, будто кто-то невидимый душил меня. Придя домой я растянулся возле входа дрожа от усталости. Спать не хотелось, охотиться — не было сил.
Она сама ушла на охоту, а я не выпускал никого из детей, пока Она не вернулась.
Два дня мы не могли найти покоя. Её знобило, хотя Она и старалась держаться. На третий день выйдя из норы Она остановилась и стала пристально смотреть в мою сторону. Я подошел к ней и Она повела меня в зону Стаи. Ясно было для чего.
Нас приняли почти сразу по молчаливому согласию вожака, и теперь, каждый Зов, мы должны были мчаться вместе со всеми остальными на охоту, в драку за территорию, спасаться от облав…
Наши дети уже могли бегать с нами и вскоре нам нужно было брать их с собой. Таков Закон Стаи. Этот Закон каждый раз тупо ударял мне в подбрюшие, стоило только вспомнить нашу уединенную и сытую жизнь, когда наша добыча была только нашей, а лучший кусок всегда доставался нашим детям, но Она была спокойна, а дети больше не пропадали. Пришлось пойти и на эти ограничения.
А облавы участились… Стая заметно редела после каждой из них, меняла места ночевки, пускалась в многодневные кочевые походы, но нас догоняли и вскоре не вернулся еще один из наших малышей.
Теперь-то они не были «малышами». Они дрались за право быть в Стае, за право иметь семью и охотиться со взрослыми. В их глазах появился упрямый стальной блеск, а нас они уже немного сторонились.
Пусть, лишь бы им стало легче оттого, что начало их взрослой жизни не омрачилась привязанностью к нам. Стало тяжелее, но они поймут это много позже.
В ту проклятую ночь стая дрожала на холодном ветру, измотанная очередным переходом. Сумерки нехотя отступали, серело небо и между деревьями плыл-оплывал сырой туман. Время остановилось.
Но тишину взорвали крики людей, совсем близко от нас. Облава. Как не к стати…Мы с Ней переглянулись и поднявшись с земли потрусили в противоположную крикам сторону. Дети следовали за нами, хотя и на приличном отдалении. И тут мы все наткнулись на… флажки. Безвольно повисшие, пунктиром они пересекали тропу и уходили вправо.
Как вам объяснить почему НЕЛЬЗЯ? Это — опасность, это — кровь без запаха, это значит ТАБУ. Нельзя не обсуждается, это нужно исполнять, и таков Закон Стаи. Мы вернулись к ночевке, звуки становились громче и противнее, больно резали уши, мешали соображать. Мы с Ней, переглянувшись, распластались на траве, дети последовали нашему примеру — и, вовремя! На поляну выскочили СОБАКИ…
Когда-то они тоже были нами, но люди в угоду себе сделали из них уродливых слуг, которые готовы для людей на всё по первому требованию радостно виляя хвостом, поднимая голову вверх и норовя лизнуть своего господина в морду.
У волков НЕТ хозяев. Мы не умеем вилять хвостом, да и шея у нас не такая гибкая, как у собак. Мы всё делаем потому, что ТАК НАДО, и чья-то угода здесь ни при чём. А сейчас НАДО БЫЛО УЦЕЛЕТЬ.
Собак люди не сдерживали. Поэтому я, оттолкнувшись от земли задними лапами кинулся на самую большую. Удар мордой в грудь опрокинул её, клыки прошли по горлу снизу слева за правое ухо и она затихла. Другая навалилась сзади. Больше меня, она попыталась укусить за холку. Перекатившись, боковым зрением я видел, как моя половина вонзает белоснежные зубы в глаз своему врагу и в следующий момент клыками разорвал сухожилие на лапе своему обидчику. Потом на меня синхронно навалились сверху сразу две псины, и стоило громадного труда уложить их на кровавую землю, с листвой, перепаханной лапами.
Мне помог один из “малышей”, отвлекая на себя черного бородатого кобеля, которому я перекусил жилу в холке. Потом я понял, что пора отходить, потому, что собак становилось больше, а силы убывали…
Я нашел Её взглядом и попытался отвести за собой. Но она рвалась в бой, поэтому мне пришлось вернуться к ней на помощь. Рванув на себя пса с палевой мордой и отскочив от прыгнувшего на спину второго, я приблизился к Ней.
Пена летела клочьями с её морды, лапы дрожали от перевозбуждения, на всем теле не было шерстинки, которая не дыбилась бы… Мы заняли круговую оборону, лязгая зубами и поминутно оглядывая поле боя. “Малыши” выглядели много хуже — один припадал на правую переднюю, ухо другого было вырвано и обильно кровоточило, а последний, казалось, не пострадал совсем. Но, когда он подошел, оказалось, что один глаз его побелел, и ему приходилось крутиться на месте, чтобы оглядеться здоровым глазом.
Собак мы нарезали десятка полтора. Но оставалось больше, гораздо больше… И тут загремели выстрелы.
Мы бросились бежать. Я замыкал СВОЮ стаю прикрывая тыл, Она была ведущей, дети, забыв про раны и самостоятельность, бежали посередине. Выскочив на пригорок мы попали в шквальный огонь, и вот уже Она кувыркаясь летит в сторону и затихает, а за ней, один за одним взвизгнув, замолкают дети.
Все крючки и зацепки, которые я насобирал за всю свою жизнь натянулись разом, норовя сорвать мою шкуру, но я бежал на людей, потому, что ТАК БЫЛО НАДО. ОНИ НЕ ДОЛЖНЫ БЫЛИ ЖИТЬ, после того, что сделали. Шея первого оказалась мягче, чем я думал, и он успокоился, булькая и пуская красные пузыри разорванным горлом.
Второй успел выхватить нож и попытался защищаться. Рука — живот — горло… Нож лежит неподалеку, откушенная кисть все еще сжимает его.
Третий пытался перезарядить ружьё, но увидев, что времени мало, стал махать им на манер дубины. Дубина и есть… Нога — нога — горло. Лежи, дубина.
Пусто внутри… Холодно и пусто.
У Вас никогда не было ощущения, что вот именно сейчас должно случиться что-то важное и тело готово. Это принять, отзываясь мелкой дрожью на самые ничтожные колебания ткани Мира… Как это говорим мы — “шкурой чувствую”.
Ах, да — у Вас другое место за это в ответе.
Так вот, шкурой я почувствовал, что живу последние мгновения, и скоро, уже скоро, догоню свою семью на тех полях, где мы сможем охотиться в СВОЕЙ стае и никто не выстрелит в нас из засады.
Удар, обжигающая боль — и сквозь ослепительный свет на моём, уже чужом для меня БЕЛОМ боку расплывается кровавое пятно. Пора уходить — и медленно поднимаясь над поляной, увидев СОВСЕМ СЕДОГО себя и человека в зеленом над своим телом, я побрел в лучах восходящего солнца туда, где двумя маяками мне указывали путь Её не по-волчьи голубые глаза.
