С пополнением прибыл в наш взвод разведки новый солдат, по возрасту старше многих из нас, в очках, с бледным лицом, серьезный и немногословный. Когда мы с ним познакомились, то выяснилось, что мы почти земляки — я курский, а он воронежский. Звали его Митей.
Удивил он всех нас, когда мы разбирали свои винтовки. Он брал в руки винтовку с таким отвращением и страхом, словно это была змея, стрелять же наотрез отказался.
Вскоре странности его объяснились. Оказалось, он баптист. Ребята-комсомольцы пытались его убеждать, ничто не помогло. Все время он твердил: «Вера наша запрещает убивать человека». Как только начинался бой, то ребята шутили: «Запасайся молитвами, Митя. Фашистов божьим словом вразумлять будешь». А политруку Довыдянсу говорили: «И зачем берут в наш взвод этого божьего помазанника? Что толку, ведь в первом бою погибнет».
— «Ничего, ребята, — успокаивал политрук, — война его научит». Умница был наш политрук. Умел наперед видеть. К удивлению бойцов и командиров парнем не робкого десятка показал себя Митя. Смело ходил в атаки, презирал смерть! Вот только винтовка всегда висела у него за спиной. В перерывах между боями легко раненые бойцы упрекали его: «Стрелял бы ты, Митя, глядишь, убил бы того фашиста, что нас ранил, а других — насмерть…». Чувствовалось, укоры товарищей доставляли Мите невыносимую боль. Он опускал глаза.
Декабрьской ночью наш батальон захватил небольшую железнодорожную станцию. Черные клубы дыма заволокли все небо — горели дома. На снегу валялись десятки трупов фашистов. Из погребов и подвалов выходили местные жители, плакали, обнимали бойцов.
У ворот одного из уцелевших домов сгрудились красноармейцы. Головы обнажены. Я и Митя поспешили к ним. На снегу лежала молодая женщина, совершенно нагая. Тело, лицо страшно изуродованы. Причитала сухонькая старушка у тела замученной. Скрюченными пальцами рвала свои седые волосы.
«Доченька моя! Что же они с тобой сделали! Ироды проклятые!»
Потом, будто вспомнив о чем-то, резко поднялась. Безумные глаза что-то искали. Бойцы расступились. Старушка кинулась к бугорку, засыпанному снежком. Он оказался ребенком месяцев восьми. На хрупком тельце одна лишь распашонка. Попыталась было старушка на руки взять посиневшее тельце, не смогла: примерзло к земле.
Подходили другие красноармейцы, молча глядели на жуткое зрелище. Кто-то тихо плакал, кто-то приглушенно ругался. Политрук Довыдянс шагнул к трупу женщины. Страстные слова пронзили морозный воздух:
«Запомните это, товарищи! И еще крепче бейте фашистских гадов! Пусть своей черной кровью заплатят за муки наших матерей, жен и детей».
Взглянул я на Митю. И не узнал. Лицо его, почерневшее, суровое, злое, напряженное. От былой кротости не осталось и следа. Из-за поворота выползла колонна пленных фашистов. Медленно приближалась. А когда поравнялась с нами, бойцы остановили ее. Указали на трупы, мол, любуйтесь, ваша работа. Пленные загорланили вразнобой, протянули руки, указывая на высокого немца в черной куртке. Тот грозно прикрикнул на пленных. Неожиданно Митя резким движением сорвал с плеча винтовку, взял ее наперевес и, зло сверкая глазами, побежал к колонне. За ним — несколько бойцов. Досталось бы немцам, да политрук не растерялся. Выхватил из рук Мити винтовку, крикнул:
«Стойте! Только фашисты убивают безоружных людей!».
… Вечером бойцы ужинали у разбитого дома. Митя сидел, глубоко задумавшись. О чем он думал? Может, о своих духовных братьях и сестрах, тех, кто внушал ему: с врагом борись добрым словом.
— Товарищ сержант, слышу вдруг голос Мити, — покажите, как метко стрелять по фашистам!
Взял я у Мити винтовку, разрядил, рассказал о назначении всех ее деталей, показал, как правильно прицеливаться.
Утром взвод получил задание — провести разведку боем. Мы вышли на исходный рубеж. Командир взвода младший лейтенант Раюшкин созвал в укрытие командиров отделений, чтобы ознакомить с задачей. Внезапно совсем рядом взорвалась мина. Раюшкина и двух младших командиров сразило наповал.
Командование взводом принял на себя старший сержант Рунков. Шли лесом. Открылась поляна. А на ней хлопочут у минометов фашисты. Нас они не заметили. Мы зашли во фланг. Решили атаковать, ведь у нас огромное преимущество — внезапность. Слышу команду: «Огонь!». Два ручных пулемета, пять автоматов, винтовки разом обрушили на захваченных врасплох минометчиков шквал огня. Вдобавок полетели ручные гранаты. Враги растерялись и бросились кто куда.
Но тут мы заметили, что нас окружают немецкие автоматчики. Заняли круговую оборону. Бой разгорелся с новой силой. У нас кончились патроны, на исходе были гранаты. Перебили полвзвода. Что делать, как быть? Единственное спасение — послать связного к нашим. Изъявил желание пройти Митя. Фашисты же все теснее сжимали кольцо, кричали: «Рус, сдавайся, капут!». Митя пополз, но немцы заметили его и сосредоточили на нем сильный огонь. Нам показалось, что Митю убили. Стрелять было нечем. Мы решили пробиваться из окружения.
Мороз, а на лицах ребят вижу пот. По одной гранате кладем за пазуху, решив не сдаваться живыми. И тут… нет, не возможно выразить словами, что чувствовал в эту минуту каждый боец обреченного взвода, услышав радостное «Ура!». Наши! Успели!
На поляну выскочили красноармейцы. В упор расстреливали фашистов, кололи штыками, били прикладами. А впереди, глазам моим не верилось, — Митя! Без шапки, без шинели, что-то кричит, стреляет на ходу из автомата…
После боя к нам подошел командир роты, поблагодарил бойцов за отвагу и, указывая на Митю, сказал:
— Действия красноармейца Новохатского достойны особо высокой похвалы.
В конце января 1942 года Митю тяжело ранили. В последний раз я видел его в медсанбате, куда и сам попал с ранением. Он лежал в избе на полу вместе с другими ранеными. Лицо забинтовано: осколок снаряда разворотил ему челюсть. Митя очень обрадовался, когда увидел меня. Мы лежали рядом, и однажды я решил его спросить о том, о чем давно порывался.
— Митя, ведь ты убивал! Выходит, нарушил веру? Как же теперь? Что скажут твои духовные братья?
Митя зашевелил губами и показал глазами на раненых, с трудом прошептал:
— Вот они теперь — мои братья.
Как сложилась судьба Мити потом, я не знаю. Я поправился и ушел воевать дальше, а его увезли в тыловой госпиталь. Может, он жив, а может, сложил головушку на полях великой битвы за счастье и свободу народа. Но всегда я с теплым чувством в душе вспоминаю о нем.
И. СТОЛБОВСКИЙ.
Ветеран Великой Отечественной войны.
с. Плотавец.
