Плата за мир: Виток спирали

Четвертая глава повести «Плата за мир». Прогулка в красках осеннего леса. Предыдущая глава здесь.

Глава 4. Виток спирали

Раннее утро я бессовестно проспал. По уже поднявшемуся над деревьями солнцу выходило часов девять, да и то без поправки на осень.

Зарастающие трещины в костях ещё тихонько ныли, в ватной голове глухо пульсировала кровь, а на лице прописалась блаженная улыбка идиота, соскоблить которую не смог даже бритвенный станок.

Ещё бы: мы с Иванной договорились утром прогуляться в лес!

Несмотря на вчерашний ночной дождь, погода обещала быть яркой и тёплой, компания — исключительно приятной, так чего же на улыбку пенять?

Вытащив из рюкзака пакет с безнадёжно зацементированными в грязи вещами, я нагрузил ими портплед, отчего тот стал походить на гибрид тощей подушки и плечиков для одежды.

В рюкзак же упаковался набор мелочей, которые могли пригодиться для прогулки по лесу: маленькая походная аптечка, нож, спички, моток тонкой капроновой нити, и соль в жёлтом пластиковом контейнере из шоколадного яйца. Подумав немного, я настрогал бутербродов, налил в бутылку воды и взял с собой три яблока.

И уже поднимаясь по ступенькам на этаж выше, меня вдруг догнала запоздалая тревожная мысль:

А что, если мне это только приснилось? Что если это марь и ничего не было?

Сердце отчаянно запульсировало под кадыком, дышать стало тяжело и жарко, и я, привалившись к стене, нажал кнопку звонка. Через несколько мгновений дверной глазок потемнел.

— Ну и силён же ты спать! — радостно отозвалась Ивушка за дверью. — Я уже хотела пепельницу на балкон запустить, всё-равно теперь без дела там стоит.

Дверь открылась — и стальная хватка запоздалого испуга мгновенно испарилась: она ждала меня, она рада мне и всё это — наяву. На Иванне были голубые обтягивающие джинсы, лёгкая белая майка и плотная фланелевая рубашка в красно-белую клетку с закатанными по локоть рукавами. Локоны тёмных волос аккуратно подколоты, а слева голову украшал небольшой цветок из перьев на заколке-«невидимке».

— Привет, Ивушка! Какая же ты красавица!!!

— Спасибо, Ник. Очень приятно. Ты собрался уже? Кушать будешь?

— Чай, если можно.

— Только осторожно, — хитро прищурилась она, и добавила командирским тоном: — З-з-заходи!

На плите шипела и потрескивала жиром яичница-глазунья, свистел паром вчерашний знакомый — пузатый чайник, а на столе стояла та самая чашка в красный горошек.

— Хлеба нарежешь? — полувопросом попросила меня Иванна. — А я пока соберусь.

— Разумеется, — бодро ответил я, и взяв нож в руки увидел, что он безнадёжно туп. Открыв ящик стола и найдя мусат для заточки ножей, рядом с ним я заметил большой плоский свёрток в пожелтевшей газете, неправильной почти трапециевидной формы. Стало темнее, будто на солнце набежала тучка.

Пошуршав по ножу стальным пальцем точила, я убрал мусат на место, промыл сталь под струёй воды и взялся кроить буханку хлеба. На кухню зашла Ива.

— Как-то ты не проголодался совсем! Обстоятельно хлеб режешь, неторопливо. А на меня “жорик” напал, так что нож я у тебя для помидоров конфискую…

— Осторожно, острый.

— Хм. Действительно, а чем наточил?

— Мусат в ящике стола нашёл. Напильник такой, круглый.

Иванна вздрогнула.

— Спасибо. И где теперь этот… напильник?

— На месте. Кушай садись, яичница стынет.

Подойдя к столу, она открыла ящик, заглянула внутрь, закрыла его и только потом осторожно присела за стол молча, выжидательно глядя на меня.

— Ивушка, успокойся, не брал я в руки тот свёрток, но если там то, на что это похоже — послушайся моих советов. Во-первых, сними с пистолета бумагу, иначе быстро его использовать не получится. А во-вторых, чтобы оружие служило как следует, его надо чистить. Судя по пожелтевшей бумаге газеты этого не делали давно.

— И что теперь будет? — спросила Иванна. — Что ты будешь делать?

— Тебе помогу, если нужно, а нет — ничего не буду. Не знаю зачем тебе «ствол», но прятать или хранить его надо правильно. Откуда он?

— Это папин. Он у меня военным был, помнишь, я говорила. Пистолет наградной, а когда папа умер, я его не нашла и участковому сказала, что его, наверное, при переезде потеряли. Он забрал только наградное удостоверение, а пистолет неделю назад, в диване, среди старых вещей отыскался.

— То есть пистолет в розыске? Тогда даже хорошо, что ты его не разворачивала. Ешь спокойно, ничего страшного не случится.

— Что мы с ним сделаем?

— Хочешь сдать — сдадим, нет — спрячем. Решай сама.

— Память, конечно, о папе, но надо сдать.

— Ты участкового, давно знаешь?

— Конечно, хороший мужик, в соседнем подъезде нашего дома живёт.

— Тогда по дороге в лес к нему домой и занесём. Ты не против, если я сначала гляну на пистолет?

— Нет. Смотри, если интересно.

К сюрпризу в газете я готов не был: пистолет оказался “парабеллумом”. Тем самым P-08, из которого немецкие солдаты стреляли чуть ли не в каждом фильме про отечественную войну. Даже долгое отсутствие ухода пощадило его, ржавчины на пистолете почти не было.

Обойма оказалась пустой, но, судя по мелким царапинкам, раковинам и потертостям на корпусе, история у “люгера”, как его еще называют, была самая, что ни на есть, боевая. На то, что это оружие перестало быть “вражьим” и стало наградным указывала маленькая звездочка на боку и кривоватая гравировка “С.С.С.Р.” на затворной раме.

Пальцы правой руки сами обняли шершавую рукоять, левая сжала и потянула за рифленые “пуговицы” шатуна — и пистолет с легким щелчком послушно стал на затворную задержку. Вставив пустую обойму я проделал те же движения — и всё вернулось на свои места.

— Наигрался?

От вопроса я чуть не подпрыгнул на месте, напрочь забыв где нахожусь.

— Мистика какая-то, я вообще пистолеты не люблю, ножи — дело другое, а этот… Ивушка — его из руки выпускать не хочется.

— Вот и папа тоже говорил, что этот пистолет особенный. Он у меня оружия много перепробовал, но именно этот пистолет считал лучшим. Чувствуешь, пока он в руке, в голове появляется мысль, куда бы выстрелить?

— А я думал, что это только у меня такие желания просыпаются.

— Папа говорил, что так на человека влияет совершенный оружейный дизайн. “Парабеллум” не просто удобный и понятный, его хочется использовать. Но в этом-то и сложность, потому, что воля человека с оружием должна быть крепче его желаний. Иначе беды не миновать.

— Ого, да ты философ. Сама его в руки брала?

— Не только брала, но и стреляла. В лесу по банкам из-под консервов. Папа учил, говорил — пригодится.

— Молодец твой папа…

— Сережа…

— Что, прости?

— Папа Сережа. Его Сергеем звали. Ладно, я потом о нём расскажу, если тебе интересно будет, а сейчас — поесть и на прогулку.

Я дурашливо вытянулся во фрунт и попытался щёлкнуть пятками:

— Слушаюсь, Иванна Сергеевна.

Ивушка рассмеялась:

— Садитесь за стол, Никита Батькович. А то стемнеет, пока мы выйдем.

Участкового дома не было, и, пообещав его жене заглянуть на обратном пути, мы с Ивушкой поспешили на прогулку.

Пистолет из газетной обертки я переложил в пакет и сунул в рюкзак, но думалось совсем не о нём. Лес был, просто сказочный!!!

Яркое голубое небо проступало контрастной канвой в плотных зарослях листвы; то здесь, то там, перепархивали птицы, иногда на глаза попадались белки. Ива заметила ужа, который грелся на пеньке, потом поперёк дороги пробежала ласка.

Кое-где листья ещё не высохли и лоснились ночной влагой, а в воздухе был тот самый, ни с чем не сравнимый аромат осени, которая только добралась до леса, и, с неторопливой основательностью первоклашки, не жалея красок, рисовала на листве яркие причудливые пятна.

Грунтовая дорога основательно осклизла, поэтому, едва представилась такая возможность, мы свернули на засыпанную гравием просеку.

Внезапно Иванна остановилась:

— Представляешь, только сейчас заметила, что мы почти пришли к Миронычу, вон, его домишко, видишь? — она показала в сторону зарослей шиповника с крупными оранжевыми ягодами и, присмотревшись, я увидел низкую крышу, крытую деревянной черепицей — гонтом, а, через несколько шагов показался и весь “домишко” на массивных деревянных сваях.

Аккуратный потемневший сруб с высокими стенами и окнами на все четыре стороны покоился на двухнакатном плоту, отчего казалось, что объёмный дом вместе с “корнями” взлетел и невесомо парит над землей. По периметру плота оставалось небольшое место, огражденное простой балюстрадой так, что вокруг дома можно было обойти, находясь под крышей и не спускаясь на землю. Ко входу вела широкая и удобная лестница с перилами.

— Ты мне когда про домишко сказала, я себе эдакий курятник представил, а тут — практически коттедж, только размерами чуть поменьше. Но сваи зачем? В вашем лесу-то половодий не должно быть?

— И не бывает. Под пол в доме на зиму дрова складывают: они не мокнут, места меньше занимают и носить близко. Окна-то поленницей мостить не полагается — егерскому дому обзор хороший иметь надо. А чтобы дрова из сугробов не выкапывать вон теми щитами деревянными готовую поленницу закрывают.

— Так Мироныч что, егерем подрабатывает?

— Нет, тут пока заказник был и егерь числился, а теперь — один домик чудной, как воспоминание. И об охотниках в больших чинах, и о егере. Рассказывают, что сторожку после постройки как диковинку приезжим показывали, а проект — и вовсе на столичную ВДНХ возили. Ну так как, в гости зайдём?

— Про незваного гостя поговорку знаешь? Завтра звал, завтра и зайдём… А постройка и впрямь уникальная, мне такого проекта раньше видеть не приходилось.

— Внутри еще интереснее. Сам увидишь.

Неожиданно ко мне пришло осознание, мы с Иванной понимаем друг друга с одного взгляда, а слова при этом бывают даже лишними. Я всё чаще тонул в её карих глазах и такой лучезарной улыбке, что оставалось чудом, как я вообще слышал то, о чём она говорит. Но ответы были впопад и состояние моё оставалось тайной. По крайней мере, мне так казалось.

Просека вывела нас на поляну, за которой еле виднелась бетонка, и меня кольнуло смутное предчувствие того, что я здесь уже был.

— Ивушка, скажи, во-о-он там, случайно, не котельная дымит?

— Котельная. Погоди, ты ж с другой стороны приехал, а она за поворотом не видна, ни из посёлка, ни с дороги. Откуда знаешь?

— Приснилось, — я попытался улыбнуться, но получилось криво. — Давай подойдём поближе?

— Пошли.

… и пройдя несколько шагов, рядом с котельной, на обочине дороги, мы почти одновременно заметили тело человека.

По масляным джинсам, серым кроссовкам и свитеру мешком я узнал Вадика. Он, похоже, очень неудачно упал и приземлился головой на белый бетонный столбик-вешку с черной косой полоской. Столбик не пострадал, а ситуация с Вадиком была намного серьёзнее.

Порядком заплывший глаз и гематома лице указывали место “взаимодействия” с вешкой, и, к счастью для парня, это была скула, а не висок. Судя по коричневой трухе от запёкшейся на царапинах крови, лежал он уже даже не час, в сознание не приходил, но дышал ровно и цвет кожи имел не синюшный.

Мне было велено помочь перевернуть для осмотра грузное тело Вадика и выдать аптечку из рюкзака. Иванна без соплей и причитаний осмотрела страдальца, промыла царапины перекисью и мастерски стала накладывать пращевидную повязку на сломанную нижнюю челюсть.

Несколько раз бедняга дёрнулся и даже, не приходя в сознание, попытался что-то промычать. Это совсем обнадёжило а я, наконец-то, сообразил, что чудеса-чудесами, но надо бы вызвать «скорую помощь». И рванул в котельную.

— Баба Вера-а-а-а! — завопил я с порога — Где телефон?

— Чего орёшь, ирод! Нешто так можно, с пожилыми-то людьми?! — взвизгнула дежурная, но телефонную трубку подала и, уже менее испуганно, поинтересовалась — А ты хто будешь-то, касатик? И откуда знаешь, как меня зовут?

— Скорую набирай, на улице твой ночной постоялец лежит. Потом вопросы… Девушка, алё! Это из поселковой котельной звонят. У нас тут мужчина без сознания, перелом нижней челюсти, было небольшое кровотечение, возможна сильная черепно-мозговая. Долго лежит, час минимум, только обнаружили. Адрес? Шут его знает! Да рядом тут, около километра на запад, по трассе от посёлка. Приезжайте, ждём.

— Ты хто, паря? — настойчивости бабы Веры вполне мог позавидовать опытный следователь.

— Я-то? Случайный прохожий. В лесу гулял, дай, думаю, к котельной сверну, а на дороге мужик лежит без сознания. Помогать-то надо?

— Надо-то надо, да ты, вон, про постояльца дважды сказал, а его окромя меня и не видал нихто. Чую, не больно ты и случайно тут.

— Врать не буду, интересно стало, вот и завернул…

— А чёй-то в котельной интересного? И потом, откуда ты знаешь, как меня зовут, а? Али на лбу у меня «баба Вера» написано?

— Ну, почти, — попытался выкрутиться я.

Не удалось.

— А позову-ка я милицию, милок. Дело-то такое… Тёмное…

— Зови, добрая душа, — тяжко, для виду, вздохнул я. — Тем более, что с Вадиком дело всё-равно прояснить надо.

— Ох, чует моё сердце неспроста ты тут… И страдальца знаешь по имени.

— Звони уже, я на улице буду ждать.

— А не сбегёшь?