Плата за мир: Поворот ключа

Восьмая глава повести «Плата за мир». В гостях у Мироныча. Предыдущую главу читайте здесь.

Глава 8. Поворот ключа

Солнце едва тронуло лучом ресницы, а в сонную голову уже ввалилась непрошеная мысль:

Новый день начался на этаж ближе к небу.

С чего бы?

Вчерашнее происшествие уже казалось мелкой глупостью, о которой едва напоминала ссадина на припухшей губе, но сегодняшние планы не давали утечь настроению в минор: меня ждал разговор с Миронычем, ради которого я и приехал сюда. Хотя, как посмотреть, может это был только повод приехать, а настоящая цель совсем в другом… Например, в той, единственной, которую многие ищут всю жизнь.

На порядком затекшей за ночь руке заворочалась Иванка.

Луч света упал на её лицо, волосы вороновым крылом растеклись по подушке, губы чуть приоткрылись, а ресницы мелко подрагивали. Безмятежность в позе и в ровном дыхании, тонкий, еле уловимый запах тела и звенящая тишина.

Я, едва касаясь, поцеловал иванкино ухо, на что она почти сразу же потянулась и глухим ото сна голосом, поинтересовалась:

— Привет. Почему не спишь, рано же?

— Да вот, тобой любуюсь. Чудо, как хороша!

— Скажешь тоже, — по-детски зарделась Иванна. — Что же во мне хорошего-то, фантазёр? Обыкновенная я.

— Может для кого-то и обыкновенная, а для меня — чудо. Что снилось-то?

— Ой, почти ничего не помню. А тебе?

— Ты. И море. И горы. Вся красота мира в одном сне, представляешь?

— Здорово-о-о. Я, вот, на море сто лет не была.

— Так поехали! На конец бархатного сезона успеваем.

— Не могу, на работу завтра в семь-тридцать и без опозданий.

А, ведь точно, завтра — понедельник, и пора возвращаться домой в город. Хотя мне-то, как раз, торопиться на работу незачем. Сейчас время неспокойное, бизнес каждую копейку считает, так что с прошлой работы меня уволили сразу, как только узнали, что я в больнице. Ну, ничего, руки и голова есть — на новую устроюсь.

— Ивушка, а хочешь в город со мной? Завтра, вместе.

— Хочу, только не получится, Ник. В поликлинике нашей и так работать некому…

— Так Лена Копылова вместо тебя будет, олегова жена. Думаешь, не справится? Поехали, не соскучишься.

— Это факт, с твоим талантом находить приключения на одно место, скука мне точно не грозит.

— Ну что, уболтал? Или выкуп требовать будешь в виде завтрака?

— Завтрак — это само собой, а об остальном давай поговорим после того, как Мироныча навестим.

Иногда кажется, что все вокруг знают то, что с тобой произойдёт. Все, кроме тебя. У Вас тоже так бывает?

“Домишко” Мироныча, под стать хозяину, изнутри оказался удобным и практичным, а совсем не таким загадочным, как рисовало моё воображение.

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что дом покоился не только на столбах, подпиравших “плот”, но и на узком срубе, колодцем уходящем в землю. От комнат и прихожей сруб отгораживали раздвижные двери-ширмы, а внутри сруба обнаружилась винтовая лестница, закрытая сверху мелкоячеистой решетчатой лядой, по которой можно было ходить, не опасаясь провалиться. Снизу, из-под решетки, едва заметно поднимался теплый воздух.

В доме дышалось легко, от стен пахло медом и травами. Лишних вещей в обстановке не было вовсе, но увлечения хозяина выдавали гитара с потертыми ладами, внушительный шкаф с книгами и оружейный сейф. Последний, должно быть, остался от прежнего хозяина — ни трофеев, ни фотографий с охоты на стенах не наблюдалось.

Все три комнатки оказались небольшими, но светлыми и просторными от продуманно расставленной мебели.

“По фен-шую, не иначе”, — зачем-то всплыло в голове.

Крошечная кухня, вопреки размерам, позволяла комфортно, не спотыкаясь, приготовить еду, а обеденный стол на четверых расположился в двух шагах, в комнате по соседству.

В общем, я и сам бы поменялся квартирой на такой домишко, чего долго думать. Если бы она у меня была, своя квартира.

В городе моего и было-то: мотоцикл, гараж да друзья-байкеры, а после больницы только гараж остался. Остальное — родительское, с бесконечными отеческими наставлениями и материнскими причитаниями по любому поводу: от детсадовских передряг до серьёзных рабочих обломов.

Не подумайте плохого — предки у меня заботливые, только от их заботы тянет на другой континент смыться.

Иванна с нашими гостинцами, по-свойски, упорхнула в кухню, а хозяин пригласил меня в комнату с сейфом.

— Заходи, Никита, будь как дома, — и жестом указал на одно из плетёных кресел, накрытых гуцульскими шерстяными покрывалами — “лижныками”. — Располагайся, побеседуем.

Сам сел во второе, такое же, и принялся спокойно рассматривать моё лицо, как лицо старого знакомого.

— Спасибо, Андрей Мироныч. Как мы беседовать-то будем?

— Обыкновенно — спрашивай, что тебе нужно узнать. Я отвечу. А что мне нужно — я спрошу.

Вроде, просто все, а поди ж ты, начни… Пока я шёл в гости мысли с вопросами гудели в голове растревоженным роем, а тут — хоть бы одна сразу пришла!

— Давайте, наверное, Вы для начала спросите…

Мироныч прищурился и спросил:

— Зачем тебе это?

— Что именно? — попытался выкрутиться я.

— Не юли. Ты же хочешь стать таким же, как я — потому ты и приехал. Но зачем это тебе? Чего ты добиваешься?

— Не знаю. Просто чувствую, что могу сделать больше, если буду знать то, что знаете Вы.

— А что ты хочешь сделать?

— Ну, например, узнать зачем я живу. Оправдать своё появление на свет. Стать тем, кем мне предначертано…

— Так тебе чего не хватает больше, цели в жизни — или волшебства?

— Ну, то, что Вы делаете — это же не волшебство…

— Как посмотреть… Давай от слова пойдём, а там и суть покажется.

Волшебство от древне-славянского “волшба” происходит. Волшба — это то, благодаря чему создан мир, и существует эта самая волшба независимо от того, веришь ты в неё или не веришь. А люди, которые её постигают называются как?

— Волшебниками?

— Волхвами они называются, Никита. Волхв — это не жрец и не колдун, а волевой человек, который в саморазвитии моральном и физическом далеко от соплеменников ушёл. И если тебе настолько хочется к волшбе приобщиться, то начинать надо с воли к саморазвитию. Не случайно все эти слова от одного корня.

Так что, будет на то твоя воля — я тебе помогу. Научу тому, что сам знаю, и посоветую где искать то, чего я рассказать не смогу.

— Я-то хочу, но чего это мне стоить будет?

— Осторожность? Хм, любопытно… Мне казалось, ты так и будешь чужому девизу с бензобака следовать. Как там написано было: “Никому не верить и ничего не бояться?”

Но это памятная надпись, а не девиз высокопарный, и я рад, что ты уже от максимализма оттаял. Или это Иванкина заслуга?

— Откуда Вы про мотоцикл знаете?

— То есть как это, откуда? Я и есть его прошлый владелец. Мы с тобой уже встречались мельком, хотя вряд ли ты это помнишь…

И в этот момент я действительно вспомнил: яркий день поздней весной, когда отец привез меня в городской МРЭО. Мне в тот год едва исполнилось восемнадцать, а там, возле штрафплощадки, какой-то бородатый дядька в чёрной куртке и синих джинсах слез со своего сияющего на солнце мотоцикла, подошёл к нам и протянул мне ключи, со словами: “С днём рождения”. Он тогда еще что-то сказал, но моё внимание уже было приковано к подарку, и я плохо соображал: кто здесь, что и зачем мне говорит. Как в тумане, в чём-то расписывался, кому-то показывал паспорт и права, расписывался снова, получал номера и техпаспорт…

Лишь дома, вернувшись вечером из гаража с улыбкой от уха до уха, я вспомнил, что не поблагодарил отца за воплощение своей мечты. Отец сидел возле телевизора, я подошёл к нему и, крепко обняв за плечи, тихо выдохнул “спасибо, папа”.

— Так это были Вы! Как же Вы с байком расстались-то?

— Деньги были очень нужны. Одной непоседе на операцию… Кстати, после той больницы она и решила на медика выучиться, а сейчас нам на кухне поесть готовит.

В этот момент из кухни донеслось иванкино: “Кушать подано, мойте руки — и за стол,” — и мы переместились на кухню.

Информация, полученная от Мироныча, настолько меня ошарашила, что в беседу за столом я так и не вступил, на что мои сотрапезники понимающе переглянулись и не докучали мне лишними вопросами.

Зато было время попытаться вспомнить, что же мне Андрей Мироныч ещё сказал тогда, в самую первую нашу встречу. Что-то простое и нелогичное. Может о встрече, а может о чём-то ещё более абсурдном. Никак не вспоминалось, хотя фраза была самая обыденная.

Поблагодарив Иванну за обед, я вызвался помочь ей с мытьём посуды. Мироныч ушел в свой “кабинет”, предоставив нас самим себе.

— Всё понравилось?

— Да, спасибо, Любимая. Обед отлично приготовила.

— Тогда почему такой хмурый? Перевариваешь?

— Перевариваю… то есть, не обед, а то, что мне тут Мироныч напомнил. Оказывается, мы с ним раньше встречались. Он тогда бороду носил и на байке ездил.

— Ну, да. Это он после армии мотоцикл пригнал. С ним особая история, спроси как-нибудь, он любит её рассказывать. В то время мотоциклов импортных тут и не видели. Его байк все гаишники в районе знали. А потом, как-то совсем неожиданно, мотоцикла у него не стало.

— Знаю. Он его мне продал, а я его разбил.

— Ого-гошечки, вот так история. А ты ему говорил?

— Да, Мироныч-то и без моего рассказа, похоже, всё знает. Но, знаешь, никак вспомнить не могу, что он мне тогда при первой встрече говорил. Хотя, постой, что это я… вон же он сидит, сейчас пойду к нему и всё расскажу, заодно и напомнить попрошу, что там за слова были.

— Сначала ко мне иди, — притянула меня к себе Иванка, и от её поцелуя пол под ногами стал потихонечку уплывать.

Как я и предполагал, известие о смерти железного коня Мироныча врасплох не застало. А когда я попросил напомнить окончание его тогдашней фразы, он предложил прогуляться возле дома. Дескать, воздух посвежее — мысли пояснее. Иванка нам компанию не составила: “Я тут в последнее время набегами бываю, так что вы идите, а у меня и в этой берлоге найдётся, чем заняться.”

На улице, и правда, дышалось легче. Опершись на баллюстраду “плота” Мироныч закурил и протянул папиросу мне.

— Бросил. Спасибо.

— Слышал, что и Иванку подговариваешь — это правильно. После ухода отца первое время она сильно дымила, а до её встречи с тобой ещё времени было много. Я уже, грешным делом, сам сомневаться стал…

— В чём сомневаться?

— В реальности того, что ей сказал. Последние мои слова в нашей с тобой первой встрече были: “Сломается — приезжай за остальным”. И это было моё первое просветление.

— Просветление?

— Да, называй как хочешь — нирвана, катарсис, сатори, самбодхи… Мне, например, приятнее — освобождение сознания или просветление, но терминология — это не существенно. Главное — это и есть состояние, из-за которого ты здесь. Вот, попробуй описать, что ты чувствуешь перед тем, как начинаешь предсказания извергать?

— Во рту появляется вкус жженого пера, мысли туманятся немного и, если что-то в голове уже крутится, промолчать об этом категорически не получается. Знаете, странное какое-то просветление.

— Знаю, у меня очень похоже, только вкус другой и голова ясная. Это ещё больше людей пугает.

— Угу. Иванка, вон, вообще Ваш дар проклятием считает…

— Побаивается, это верно. Вот что, Никита, давай начистоту — Иванна мне, как родная дочь. Ваши отношения с ней мне душу греют, и то, что я о тебе ей сказал, для её ушей. А тебе пока надо знать, вот что: изломать жизни себе и любимой у тебя получится гораздо проще, чем сделать то, для чего ты у меня знания перенимать приехал. Но, поскольку твоё просветление так или иначе себя проявит, в наших с тобой интересах научить тебя жить с ним, а не под ним. Здесь мне понадобится всё твоё внимание, все твои силы и вся любознательность, на которую ты способен. Это ясно?

— Ясно. Но про цену-то мы так и не поговорили. Что будет стоить обретение знаний?

— У нас с тобой плата одна, как бы выспренно это ни звучало. И её ты уже знаешь, к чему о цене говорить?

— А отказаться можно?

— Можно. Но ты уже приехал, и, прежде, чем я услышу твоё согласие, нужно, чтобы ты почувствовал реальность происходящего. Спустимся на землю.

Мы стали сходить по ступенькам, и, с каждым шагом, в голове успокаивались мелкие мысли, обнажая один простой, но очень тревоживший меня вопрос.

Между лопаток потянуло прохладным сквознячком, у меня так бывает, когда что-то очень важное надо решить здесь и сейчас. В руках ключ, перед глазами — замок. Поворот ключа, и откроется совсем иное измерение жизни.

— Я согласен, Андрей Мироныч, только мне очень надо знать, сколько времени это займёт?

— Двадцать дней, Никита. Всё, что мне отведено.

Глава 9: Возрождение