Ну, разумеется, по-настоящему так никто делать не станет!
Каллиграфия – это почти ритуал, а значит готовиться к нему надо основательно: перья, ручка-держатель, тушь, рисовая бумага, наклон стола, посадка, освещение… Всё качественное, проверенное и одобренное.
А тут – плотницкий карандаш с овальным графитовым стержнем, тетрадь в клетку, стопочка одноразовых листков для заметок, да ещё и ластик в придачу – форменное издевательство! Не хватает прикушенного кончика языка и усердного сопения, как в школе, но именно этим я сейчас и занимаюсь.
Согласен, вечером в гостинице маленького городка принято глушить беленькую, слушать бубнёж по телевизору, шлёпать картами по столу с соседом по комнате или искать иных развлечений, но на излёте командировки отчего-то сильно захотелось домой. А каллиграфические упражнения заинтересовали меня не только возможностью поправить корявенький почерк, но и красиво подписать маленький сюрприз жене. Вот и ковыряю, чем пришлось и по чём пришлось.
Не без удовольствия, между прочим, потому, что начинает получаться: линии становятся ровнее и изящнее, лопаточка грифеля стачивается равномернее, да и карандаш уже не так, как вначале, вертится в пальцах.
Наверное, медовый свет настенного бра и свежий ветерок из форточки окончательно смешали чувство реальности и времени, потому, что, едва услышав за окном звуки знакомого мотива перебором на гитаре, от неожиданности я дёрнулся так, что очередная загогулина вылетела чуть ли не на пол-листа.
Отложив карандаш и взявшись за резинку я стал прислушиваться к песне. Пел женский голос, хоть и негромко, но очень красиво, а струнные переливы выдавали изрядное владение инструментом. Как-то предсказуемо захотелось подпеть, и, хотя вначале я это делал скорее мысленно – в конце песни уже выводил громко и внятно. Настолько, что тот же женский голос, закончив песню, звонко провозгласил:
— Эй ты, за шторой на третьем этаже! Выходи, я тебя заметила.
Пошире улыбнувшись я крикнул “сейчас” и, отдёрнув штору, понял, что можно было и не улыбаться вовсе – сумерки уже накрыли городок и из окна люди виделись невнятными силуэтами, а с лавочки во дворе и вовсе не разглядеть есть улыбка или нет. Закрыв номер и пробежавшись вниз по ступенькам я сунул ключ администратору и вышел во двор.
Гостиница фронтоном подпирала маленький скверик, с одной стороны ограниченный пивным баром с летней палаткой, а с другой – зданием банка. Внутри скверика разместили несколько лавочек и бетонное сооружение, некогда бывшее бассейном с фонтаном. Здесь по вечерам “зависала” пивная молодёжь или гуляли с малышами, так что место было уютное, хотя и не совсем чистое.
На крайней скамеечке расположилась девушка с гитарой и внешностью экстремально живописного вида: мелированные пряди были выкрашены как минимум в четыре цвета, в нижней губе, наподобие клыков, с двух сторон торчал маленькими стальными конусами пирсинг. Одета она была в чёрное платье с аппликацией в виде черепа в стразах и кружевами по подолу, кеды и полосатые гетры. Дополнял образ макияж а-ля панда: выбеленное лицо с ярко намазаными губами и почти чёрными кругами вокруг глаз. Гитара была густо обклеена разноцветными стикерами от жвачки, имела жуткую перевязь с розовым бантом, но, судя по песне, звучала неплохо и держала строй, по крайней мере на первых ладах.
Проходивший мимо парень с бутылкой пива судорожно икнул и закашлялся, на что девушка рассмеялась так заразительно, что я неосознанно поймал себя на том, что тоже снова улыбнулся.
— Я Кали, а тебя как зовут?
— По-разному зовут, например сегодня я “эй ты, за шторой на третьем этаже”, потому зови, как хочешь. Тебя, ведь, тоже не богиней смерти дома называют?
— Ладно, будешь Занудой.
— Не буду. Зануда песню ту знать не мог.
— Не может. Тогда Пухом будешь.
— Ты не под “пыхом” случайно? Если я спускался только для того, чтобы ты мне тут погоняло прилепила – пойду-ка я обратно, тетрадку графитить.
— Графитить… О, Графом тебя назову. Не обидишься?
— Граф, чистый граф, шоб я так жил, – с одесским акцентом сказал я, и Кали снова рассмеялась.
— Так что в тетрадке, Граф?
— Графит, в основном. – разговор уходил в нудную сторону, и я решил перехватить инициативу:
— Что споём?
Уловка возымела действие, Кали хитро прищурилась и спросила:
— Вот эту знаешь? – пальцы обозначили мотив песни про коня группы “Любэ” и я кивнул. Через полминуты на втором куплете мы уже свободно пели под свингующий ритм двумя голосами, смешивая партии только в припеве. Ближе к концу песни стали подтягиваться любопытствующие слушатели и по окончанию раздались робкие хлопки в ладоши.
— Хорошо, а вот эту? – прослушав вступление романса из рок-оперы “Юнона и Авось” я снова кивнул, но запел не сразу, а после того, как Кали своим голосом обозначила границу диалога в тексте. Зевак, в основном из пивбара, прибывало и последние аккорды уже заглушил шум аплодисментов.
— Граф, а давай что-нибудь со всеми, – шепнула девушка-панда, и, посовещавшись, мы выбрали голосильную песню “Ой-ё-ё” группы “ЧайФ”. Нестройный но оглушительный рёв в припеве был нам ответом, и, как мы не старались, ни перепеть, ни перекричать его не удалось.
Зато аплодисменты стали ещё громче, добавился свист и вопли, со всех сторон посыпались заявки: ”…а такую песню вы знаете, там про зону и журавлей…”, “…не, пускай про плот споют…”, “…да чё там, пусть поют что знают, только чтобы все тоже знали…” Пахнуло пьяным скандалом, об асфальт звякнула вдребезги бутылка, и Кали легко соскочив со скамьи потянула меня за руку:
— Концерт окончен, ходу отсюда, быстро!
Закинув на спину гитару с идиотским бантиком я поспешил следом.
Впрочем, далеко от гостиницы нам убежать не удалось: буквально в арке следующего двора кто-то сильно дёрнул гитару вниз, отчего я споткнулся и со всего маху шлёпнулся в лужу. Спустя секунду её же обечайкой в стикерах я крепко получил по затылку и отключился.
Но не надолго, потому, что сквозь яркие брызги и фейерверки эхом услышал обрывки плачущий голос Кали:
— Козёл, зачем ты его гитарой… опять разбил, у меня уже скотч закончился, она же ползёт во все стороны.
Голос её подельника был суше и больше скрипел, он ответил совсем не обижаясь на её причитания:
— Пустой, гад. Ни денег, ни документов, ни ключа от номера – зря притащила, уходим.
И под топот удаляющихся шагов я потерял сознание окончательно.
Рано утром меня подняла мелодия мобильного телефона, и бросив в сумку поверх сложенных с вечера вещей свои каллиграфические наброски, наскоро умывшись, я пошёл сдавать номер. Ночное приключение, к счастью оказалось сном или дремотным наваждением, чему, признаться, я был очень рад.
Спустя пару часов, сидя в междугородней маршрутке, везущей меня домой, и разглядывая в тетрадке то, что вышло накануне, среди каллиграфической вязи я вдруг увидел два силуэта: сидящую девушку с гитарой и поющего парня рядом с ней.
Что ж, теперь я даже знаю как их зовут.
